Они не смотрят друг на друга минут десять, может, больше. Между ними обитое мягкой кожей кресло, испачканный кровавой слюной носовой платок, валяющийся на полу, тысяча не сказанных слов и саднящая боль в ребрах. Как-то так. Да, и еще раннее октябрьское утро, наполненное серой портлендской дымкой, мокрое стекло окна, на котором можно рисовать разводные мосты, и тикающие на стене старинные часы, починенные Монро недели три назад.
— Посмотри на меня, — тихо и низко звучит Ренард откуда-то из угла комнаты.
Ник трет ладонями глаза и щеки, сутулится и медленно поворачивается на голос. Широкая спина Шона с неглубокими отпечатками ногтей Ника чуть пониже лопатки и гордо вскинутая голова отчужденно ожидают ответа.
— Ты никогда не можешь остановиться вовремя. А что, если бы я сломал тебе шею? — Шон приподнимает плечи и склоняет голову, показывая острый невозмутимый профиль лица.
— В последний раз, Шон. Обещаю, — прочищает горло Гримм и снова трет глаза. Острые песчинки не дают сосредоточиться.
Он хотел бы увидеть, как губы Ренарда дрогнут в мягкой улыбке или как взгляд почерневших глаз вдруг станет теплым и спокойным. Он хотел бы опуститься на колени и вдохнуть запах его крови. Загладить вину и боль — это не по его правилам, но Ник готов и на это, лишь бы время, утекающее сквозь призму их взаимоотношений, немного замедлилось. Им никогда не хватало времени высказаться исчерпывающе. Время съедало слова, обволакивая их яркими вспышками смеха, обоюдных ласк и упрямых губ. Они редко добирались до разговоров. Шон никогда не говорил ему, что любит. Ему достаточно было грубо прижать голову Ника к себе и горячо дышать в шею. И Гримм все понимал.
Когда их совместные часы начали сбоить, Ник не помнил. Может быть, в тот момент, когда он перестал хотеть большего, чем близость, а слова сами по себе перестали быть важной составляющей их жизни? Да и что бы он сказал?
— Не верю, — с трудом выдыхает слова в густое пространство комнаты Ренард, пряча под рубашкой свежие шрамы ночи. И вдруг он оказывает так близко, что Гримм ощущает теплое дыхание на тронутых утренней щетиной скулах.
Если бы Ник мог, их секс измерялся бы не часами, а бесконечностью. Но Ренард до ужаса пунктуален. Он уходит, так и не досказав, чему не верит. Наверное, у него есть время, чтобы подумать об этом.
-
-
21.05.2017 в 11:45РПС
Они не смотрят друг на друга минут десять, может, больше. Между ними обитое мягкой кожей кресло, испачканный кровавой слюной носовой платок, валяющийся на полу, тысяча не сказанных слов и саднящая боль в ребрах. Как-то так. Да, и еще раннее октябрьское утро, наполненное серой портлендской дымкой, мокрое стекло окна, на котором можно рисовать разводные мосты, и тикающие на стене старинные часы, починенные Монро недели три назад.
— Посмотри на меня, — тихо и низко звучит Ренард откуда-то из угла комнаты.
Ник трет ладонями глаза и щеки, сутулится и медленно поворачивается на голос. Широкая спина Шона с неглубокими отпечатками ногтей Ника чуть пониже лопатки и гордо вскинутая голова отчужденно ожидают ответа.
— Ты никогда не можешь остановиться вовремя. А что, если бы я сломал тебе шею? — Шон приподнимает плечи и склоняет голову, показывая острый невозмутимый профиль лица.
— В последний раз, Шон. Обещаю, — прочищает горло Гримм и снова трет глаза. Острые песчинки не дают сосредоточиться.
Он хотел бы увидеть, как губы Ренарда дрогнут в мягкой улыбке или как взгляд почерневших глаз вдруг станет теплым и спокойным. Он хотел бы опуститься на колени и вдохнуть запах его крови. Загладить вину и боль — это не по его правилам, но Ник готов и на это, лишь бы время, утекающее сквозь призму их взаимоотношений, немного замедлилось.
Им никогда не хватало времени высказаться исчерпывающе. Время съедало слова, обволакивая их яркими вспышками смеха, обоюдных ласк и упрямых губ. Они редко добирались до разговоров. Шон никогда не говорил ему, что любит. Ему достаточно было грубо прижать голову Ника к себе и горячо дышать в шею. И Гримм все понимал.
Когда их совместные часы начали сбоить, Ник не помнил. Может быть, в тот момент, когда он перестал хотеть большего, чем близость, а слова сами по себе перестали быть важной составляющей их жизни? Да и что бы он сказал?
— Не верю, — с трудом выдыхает слова в густое пространство комнаты Ренард, пряча под рубашкой свежие шрамы ночи. И вдруг он оказывает так близко, что Гримм ощущает теплое дыхание на тронутых утренней щетиной скулах.
Если бы Ник мог, их секс измерялся бы не часами, а бесконечностью. Но Ренард до ужаса пунктуален. Он уходит, так и не досказав, чему не верит. Наверное, у него есть время, чтобы подумать об этом.
За окном шелестит дождь — Шон-шон-шон-н-н…