С разрешения замечательного автора я принесла этот фик сюда, потому что давно хотела это сделать, потому что на данный момент это мой самый-самый любимый фик по ОТПшке а финальные абзацы я уже знаю наизусть И единственное, чего мне не хватает для полного счастья после очередного, стопицотого его прочтения - надежды на на возможное атомное лето капитана))) (да, мне стыдно клянчить сиквел, но не очень, потому что очень уж хочется, мимими))))

Название: Ядерная весна капитана Шона Ренарда
Фандом: Grimm
Автор: A.Lone
Бета: небечено
Размер: миди, 6292 слова
Пейринг/Персонажи: Шон Ренард/Ник Бёркхардт
Категория: слэш
Жанр: не знаю, прошу помощи зала))
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: I wanna take you to a gay bar
Предупреждения: АУ, по заявке с феста Т5-26 Ник Бёркхардт/Шон Ренард. Расследуя дело, Ник и Шон вынуждены притворяться влюбленной парой. Игра на публику перерастает в искреннее чувство. Рейтинг желателен.


Требования были достаточно жесткими: двое мужчин, белых, желательно европеоидов, в хорошей физической форме, предпочтительно привлекательных. Капитан Ренард окинул взглядом волнующихся подчиненных. Никто толком не знал, для чего производится отбор, но с учетом последних событий все подозревали недоброе. Некоторые избранные знали это недоброе по почерку серийного убийцы и фотографиям в деле.

Участок бурлил. В водовороте синей формы всплескивало время от времени цивильной одеждой детективов.

«Джонс, — думал капитан, — нет, слишком заметны восточные корни».
Джонс, еще не знавший о том, как ему повезло, продолжал нервно грызть губы.
Сборище, выросшее до размеров небольшой толпы, мелко плескало, суетливые шепотки реяли чайками над волнами. Капитан молча ждал. Терпение его скоро было вознаграждено: толпа в очередной раз плеснула гулом и внезапно вынесла прибоем пред ясные очи Ренарда детектива Бёркхардта.

— Я — нет, почему я? — в легкой растерянности бормотал тот, пытаясь пробиться сквозь заслон рук обратно в безопасный центр.

«Ты лучший, Ник», — выкрик из задних рядов прозвучал издевательством.
— Хорошо, — удовлетворенно сказал капитан. Идеальная кандидатура. Немножечко терпения, иллюзия коллективного обсуждения и добровольности — и вот он, нужный результат.
Детектив был избыточно бледен, красноречиво хмур и всем видом выражал протест.

«Знает», — решил капитан. Или крайне удачно догадывается — что поделать: Гримм. Интуиция чувствительная, как сигнализация в ювелирном. Успех необходимо было срочно закреплять.

— Молодец, что вызвался, Ник, — частичную слепоту, глухоту и прочие полезные недомогания организма вкупе с начальственно-одобрительным тоном капитан отработал еще в первый год на своей должности.

Бёркхардт обреченно застыл гофером, впервые вылезшим в прерию.
Теперь нужно было подобрать вторую жерт…
«Второго кандидата», — мысленно поправился капитан.

Идеальной парой для Ника был бы Хэнк — проверенный напарник, одаренный доверием, уже превратившимся в привычку. Но по понятным причинам афроамериканец Хэнк не подходил, как и филиппинец Ву. И верный христианин Стивенс, отец троих детей и муж одной крайне властной жены, тихонько молившийся в уголке. Вилли, конечно, был славный парень, но тюлень. И весил так же. Детектива Оуэна природа наградила легкомысленным характером, а жизнь — бурной молодостью, недостатком мозгов и кучей неприличных татуировок с голыми бабами в самых очевидных местах.

Внезапно Ренард понял, что толпа молчит. И смотрит. От ощущения глядящей бездны передергивало.
— Капитан, — сказал сержант Ву, тактичный, как отбойный молоток за окном рано поутру, и столь же грамотный в редкие минуты душевной невзгоды. — А почему бы не вы?

Гранитная плита капитанского взгляда вжала сержанта в стул.
— Кофе? — выдал тот отработанную защитную реакцию.
Ренард глядел Ву точно в середину лба и тяжко думал. Единственно, в чем он себе никогда не отказывал — во времени на размышление.

«15 минут на битье головой о стол, — подсчитывал капитан, — и еще столько же на утешение от Хэнка. Итого полчаса».
Полчаса капитан мог себе позволить.
— Хорошо, кофе, — сказал Ренард, глядя на побледневшего до зеленоватой желтизны Ву, и словно бы не видя его. — Бёркхардт, зайдите ко мне через полчаса.

* * *

— Вы видели трупы, я думаю, хоть это дело вам и не досталось.
Весь участок видел. Особо впечатлительные потом долго постились.

Тела мужчин, геев. Всегда пары, причем устоявшиеся. Общие квартиры, домашние животные, путешествия на двоих, и, как апогей совместной жизни — почти одновременная смерть. Одна остановка сердца по невыясненным, предположительно естественным причинам, одна мучительнейшая смерть после насильственного соития с женщиной и пыток. Во втором случае трупы были похожи на недоеденные котлеты. В прямом смысле слова — из тел словно вырывали целые куски. Жертвы умирали от болевого шока. Или нехватки жизненно важных органов. Эксперты никак не могли определиться с орудием — получалось что-то вроде широкой пилы с дополнительными шипами. Никаких отпечатков пальцев. Неизвестный ДНК. Двери взломаны, но ничего не взято. Следы одного человека.

Единственная всплывшая зацепка — вполне себе легальный гей-клуб с недурной репутацией. Предположительно, убийца отлавливала жертв именно там, выслеживала их до дома и убивала. Загвоздка была в том, что женщин в клуб не пускали, да и представить себе бой-бабу, способную справиться с двумя спортивного сложения мужчинами было крайне непросто. Но факты говорили сами за себя. На руках у полиции было уже шесть трупов.

Оставался открытым вопрос о том, почему жертвы почти не сопротивлялись — никаких серьезных повреждений, кроме уже упомянутых, обнаружено не было. Эксперты разводили руками — в крови у жертв тоже ничего не смогли найти.

Бармена — единственного человека, который мог подмешать жертвам в коктейли что-нибудь дополнительно успокаивающее, допрашивали целый день и в результате отпустили, ничего не добившись.

Вопреки ожиданиям, клуб не только не стал менее людным, но даже прибавил в популярности.
Хуже всего было то, что фбровцы уже рыли копытом землю, еще пара трупов — и дело пришлось бы отдать им. Газетчики захлебывались восторгом, не скупясь на передовицы со смакованием обстоятельств убийств, отношений между жертвами и различными синонимами глагола «поимел» в отношении полиции. А у капитана начинался нервный тик от количества «ничего», «нет» и «определить не удалось» в отчетах по делу.

— Что от меня требуется? — Бёркхардт был слегка бледен, но очень сосредоточен. Судя по первому же вопросу, детектив сложил два и два и с успехом получил четыре.
— Работа под прикрытием, — ответил капитан. — К 8.30 одеться в штатское, сходить со мной в гей-клуб, выпить пива, устроить засаду у меня дома, поймать убийцу.

В общих чертах план был именно такой. Усложнять не стоило — детектив и так был на взводе: капитану казалось, что он сидит напротив гудящей трансформаторной будки. Чем меньше подробностей, тем меньше возможность проколоться. Капитан не любил долгие обсуждения.
Бёркхардт, привычный к коротким докладам, сразу спросил о главном:
— В чем подвох, сэр?

У капитана закололо в затылке. Вся эта история с прикрытием и так была крайне сомнительна, но Гримм своим нюхом уловил главное.
— Последние жертвы — полицейские. Жили вместе. Вызвались на задание, всю дорогу находились под наблюдением. Приехали домой, отчитались. По свидетельствам наблюдателей все было тихо. А утром — два трупа и никто ничего не видел.

— Поняяяятно, — протянул Бёркхардт и замолчал. Никаких очевидных глупостей, вроде » а почему я», » а почему вы», » а почему к вам домой». За это капитан в особенности ценил своего подчиненного.
Пауза затягивалась.

Детектив мог отказаться, на самом деле мог — что за работа под прикрытием, которое не работает, особенно если это ловля на живца серийного маньяка с пристрастием к каннибализму? Да еще если придется играть в гейскую любовь с начальником, и это при живой-то невесте. Любой бы понял и принял такой отказ.

Ренард выжидал, глядя на Гримма. Тот молча смотрел куда-то сквозь капитана. Дохлое осеннее солнце заглянуло в окно, расчертив детективу щеку широкими полосами теней от жалюзи. Глаза Ника, пронизанные солнцем, блестели двумя выпуклыми стеклянными пуговицами. Совершенно бессмысленными.

За перегородкой смеялся Ву, откидывая голову и широко, по-мультяшному, открывая рот.
Ренард не торопил Ника. Дело было на редкость поганым. Капитан полиции Портленда кипел патриотичным возмущением, но принц предпочитал молчать и ждать. Терпение — вот истинная добродетель. Слово было за Бёркхардтом.

— В 8.30. Я буду готов, — сказал наконец Гримм, надежный полицейский, адреналиновый наркоман, единственная ренардова надежда, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

* * *

С точки зрения Ника, в капитане Шоне Ренарде флирта было ровно столько же, сколько в гранитном обелиске на могиле неизвестного солдата. А страсти — как в атомной бомбе, надежно скованной толстым слоем вечной мерзлоты. Где-то глубоко временами вяло потрескивало, но от весны капитана отделяли сто лет, тщательно наращенные ледяные слои и обаяние Каменного Гостя. Спасали его лишь импозантная внешность и непробиваемая уверенность в себе, железным шестом накрепко вбитая в позвоночник. Самого же Ника, вечно путавшего привлекательность и способность быть незаметным, с его же точки зрения спасти не могло ничего, кроме развязного поведения. Детектив Бёркхардт с тоской думал, что для того, чтобы их заметили, ему придется изображать одновременно Дон Жуана, Донну Анну и гибкую стриптизершу.

Однако когда они вошли в клуб, толпа словно бы изменила направление. Тела прилили к ним, омыв их, как воды океана подножие статуи Свободы. Капитан шел ледоколом, крепко держа Ника за предплечье, и люди расступались перед ними, как придворные на балу перед Золушкой из сказки. К слову, Золушка из Ренарда получилась как раз для гей-клуба: баскетбольный рост, волевой подбородок, джинсы, свитер, они с Ником словно полжизни одевались из одного шкафа. Два цивильных гея, решивших отдохнуть в клубе пятничным вечерком. По крайней мере, Бёркхардт надеялся, что нужный эффект достигнут — слишком уж… непритязательно выглядели они на фоне толпы, переливающейся синтетическим шелком, шипами, а кое-где и перьями с пайетками.

Клуб был рассчитан как на желающих потанцевать, так и на тихих выпивох — за танцполом, в глубине зала зазывно сияли зеркальные полки, уставленные надраенными бутылками.
Шон и Ник уселись с краю, как раз рядом с лампой, подальше от барменского гнезда. Детектив мысленно выдохнул — даже маньяк пугал его меньше, чем идея потанцевать с капитаном.
Бар словно выдрали из какого-нибудь пятизвездочного лобби — привычно неудобные стулья-насесты, продуманный свет, сумрачный бармен с полотенцем на плече, скользнувший по ним равнодушным взглядом. Ник в очередной раз порадовался, что допрос вел не он.

Детектива потряхивало от ожидания, словно перед экзаменом, к которому хорошо подготовился, и скорей бы уж сдать и освободиться. Где-то там, в тенях, прятался хищник, выслеживающий добычу, опасный, слишком опасный, и Бёркхардт собирался его поймать. Терпение не давалось ему, постоянно хотелось ерзать, и крутить пепельницу он перестал, лишь когда капитан уверенно накрыл его руку своей и сказал с привычной прохладцей:
— Пейте.

Оказывается, Ренард уже сделал заказ и даже отпил из своего бокала. Два пива, орешки — все как было обещано. Бёркхардт медленно вдохнул, досчитал до трех и выдохнул вдвое медленней, постепенно успокаиваясь.

— Расскажите поподробнее о том деле с почтальоном и похищенной девочкой, — предложил внезапно капитан, убирая руку.
— Все было в отчете, — ответил Ник, тут же насторожившись.
— Это не допрос, просто праздное любопытство, — Ренард почти улыбнулся, отпивая из бокала. У Ника предупреждающе зазудело в ухе — словно сигнализация сработала. — Мне просто хочется в кои-то веки услышать всю историю целиком, а не короткий доклад.

И Бёркхардт начал рассказывать обкатанную до совершенной гладкости отредактированную версию.

Вечер медленно вызревал: на танцполе пляска святого Витта постепенно перетекла в душную прелюдию к сексу, люди в потоках густого света двигались плавно и сонно, как рыбы в аквариуме. От ритмичного сплетения рук, тел и лучей начинала кружиться голова. В толпе то тут, то там всплывали звериные морды.

Тени обнимали лицо капитана, превращая чеканный профиль в рельефную маску древнеримского патриция. Глаза потемнели, у губ залегла тонкая складка. Олицетворение тайны. Захмелевший Бёркхардт некстати подумал, что клуб надо было назвать не «Под горбатым мостом», а «Под белой розой». Сам детектив словно бы сбросил несколько лет — в барном зеркале отражался юнец, выглядевший слишком невинным даже для этого не особо злачного места.

— Шли бы вы, — не слишком приветливо пробормотал бармен, ставя еще две пинты на стойку и глядя исподлобья куда-то вбок.
— Допьем и уйдем, — ответил Бёркхардт, моментально подобравшись. Мужчина внимательно осмотрел обоих, словно выискивая что-то взглядом.
— Скоро, — тихо добавил Ренард, выложив на стойку вместе с платой щедрые чаевые; бармен сгреб наличность и отошел, пожав плечами.

Ник знал, что оглядываться нельзя. Они с капитаном сидели, тесно прижавшись коленями. Вокруг танцпола набухли тени, взращенные утробным ритмом. В темноте тлели глаза и улыбки.
Тяжелая теплая рука опустилась Нику на колено, медленно погладила, провела по внутреннему шву джинсов и вернулась на колено. Со стороны неторопливое, вкрадчивое прикосновение наверняка выглядело очевидным намеком. На самом деле осторожное поглаживание скорее было попыткой успокоить. Ну и спровоцировать наблюдателя. Ник снова медленно выдохнул и запил внезапную мысль о Джульетте щедрым глотком пива. Висок потел под чьим-то недобрым взглядом.

Капитан посмотрел на Бёркхардта как всегда внимательно, чуть нахмурив брови, а потом медленно провел большим пальцем по его губам — мягко, без нажима. Палец был прохладный и жесткий. Ник тяжело сглотнул и машинально облизнулся, задев кончиком языка подушечку пальца, так и застывшего у уголка губ. Соль от орешков и металлический привкус.
Бёркхардт словно на мгновение выпал из временного потока, сразу же превратившись из участника в наблюдателя.

Вокруг продолжал шуметь клуб, за спиной у Ренарда кто-то тощий и рыжий жадно глотал из широкого бокала коктейль невероятного опалового цвета, бармен, подрастеряв свою сумрачность, со скрипом протирал бокалы. А здесь, во внезапно образовавшемся безвременном пространстве напротив Ника сидел его капитан, уверенный в себе, надежный полицейский, хороший начальник, всегда старающийся защитить подчиненных. Совершенно незнакомый человек с тяжелым породистым лицом и непонятным выражением глаз. Ренард медленно моргнул раз, другой, машинально поглаживая подбородок Ника, а потом наклонился и просто поцеловал его. Спокойно и буднично — так, словно делал это каждый день, словно имел на это право, так, как будто делил с Ником шкаф, квартиру, жизнь и какое-нибудь домашнее животное. Под веками у детектива промелькнуло явственное видение золотистого лабрадора и капитана в толстом грубом свитере — непривычно улыбающегося и треплющего собаку по загривку. Промелькнуло и исчезло.

Капитан прижался лбом к его лбу и спросил: «Поехали?» Безвременье пожрало звуки. И Ника неожиданно отпустило, словно был пройден какой-то рубеж, сдан экзамен, самое страшное уже случилось, и бояться больше нечего. Он улыбнулся, кивнул и поцеловал капитана в ответ — так же привычно и коротко.

Они уходили с танцпола, Ренард держал Ника за руку — тепло и крепко, а Бёркхардт всем затылком чувствовал пристальный ядовитый взгляд, уткнувшийся ему в основание шеи.

* * *

Квартиры, хуже подходящей для засады, чем у капитана, Бёркхардт еще не встречал. Сплошные окна, куча мебели, бесконечные какие-то безделушки и одновременно странное ощущение чуждого пространства. Эти комнаты словно выдрали из другого времени, а своенравные старые вещи, привыкшие к индивидуальности, все еще продолжали жить какой-то своей странной жизнью в эпоху современного бездушного ширпотреба.

Нику даже не по себе стало — словно он не просто в квартиру пришел по приглашению, а случайно залез по недомыслию, куда не следовало, и слишком дорого придется заплатить за неуместное любопытство.

— Хотите выпить? — спросил капитан, дотронувшись до хрустального графина.
Ник вежливо отказался — перед охотой стоило сохранить более-менее трезвую голову, пистолет он уже проверил и сожалел лишь об арбалете, оставленном в трейлере.

Капитан понимающе кивнул и налил ему воды. Вообще, чем дальше, тем меньше они говорили. Оказалось, им вполне хватило нескольких лет и расстояния из одной стеклянной стены и полусотни шагов, чтобы научиться понимать друг друга без слов.

Ник знал, что им придется зайти дальше, чем он предполагал вначале. Гриммовы инстинкты зудели тревогой — хищница была серьезной, такую не обмануть, устроив засаду за диваном, придется играть по-крупному. Он чувствовал присутствие капитана всей спиной. Тот двигался совершенно бесшумно и очень точно. Нику причудилось осторожное прикосновение ладони, скользнувшей по спине от основания шеи до копчика и задержавшейся там. Когда он обернулся, капитан стоял в дверном проеме — и просто глядел, все так же непонятно.

Ник повел закаменевшими плечами и смылся в душ. В ванной на держателях висели разноцветные толстые полотенца с эмблемой Микки-Мауса. Пахло травяной свежестью и капитаном. Напоследок Ник умылся ледяной водой и постоял, прижав ладони к лицу. На изнанке закрытых век цветные пятна складывались в силуэт Джульетты. Та, наверное, готовилась ко сну, аккуратно расчесывая длинные рыжие волосы щетинной щеткой. Ник вытер лицо и пошел в спальню, оставив мысли о Джульетте за дверью.

Капитан стоял у окна. Луна облила холодным светом гладкие мускулистые плечи, осветила породистое лицо. Даже в одном нижнем белье Ренард казался не только полностью одетым, но и вооруженным до зубов. У самого Ника адреналин бурлил в крови. Ждать оставалось совсем недолго.

В комнате не было холодно — идеальная температура, все равно что зайти в парное молоко, а вот накрахмаленные простыни оказались прохладными и хрустящими. Ник улегся на них, как пасхальное яичко в шуршащую соломку на дне корзинки. Капитан скользнул рядом.
Ожидание было тревожно-мучительным. Темнота смягчила лицо Ренарда, глаза его потемнели, изгиб губ казался нежным. Ник лежал лицом к нему, очень близко, подложив под голову локоть, грелся о теплый бок, и ни о чем не думал. Под подушкой дремал его пистолет.

А потом в темноте что-то неуловимо изменилось. Глаза капитана тревожно блеснули, он потянулся и одним гладким, неотвратимым движением оплел Ника, обнял, накрыл собою. И поцеловал — уже по-другому, не так как в клубе, тягуче, неспешно, облизал никовы губы и снова поцеловал, глубоко и томно. Ник отвечал, как мог, рассеянно гладил ровные мышцы спины, перекатывающиеся под ладонями, сам весь обратясь в слух. Темнота молчала, изредка похрипывали антикварные часы. Ренард прижимался к Нику все теснее, утягивая в водоворот прикосновений, перетекавших одно в другое.

Ничего вокруг не изменилось, но Бёркхардтту внезапно стало трудно дышать, слева рвануло резкой болью, в голову ударила сумрачная волна, и он вдруг захлебнулся темнотой, без всплеска погрузившись в матовую черноту беспамятства.

Ник пришел в себя от боли, дышать было трудно, почти невозможно; захлебываясь, он тянул воздух, перед глазами плавали круги. Рядом с окном капитан молча и страшно боролся с чудовищем, сделавшем бы честь любому фильму ужасов.

Бёркхардт видел гладкие хитиновые полосы, отливавшие металлом в лунном свете, острые многочисленные ноги с шипами — то самое загадочное оружие. Чудовище трещало хитином, пытаясь выбраться из джинсов с кокетливой цветочной вышивкой и яркой футболки.
У капитана не было шансов.

Бёркхардт встал, в боку сразу закололо. И выпустил всю обойму почти в упор, в зазоры между хитиновыми пластинами — по одному патрону на каждый. Чудище затрещало, выворачиваясь, как раздавленная гусеница, и издохло, подставив хищную спину под лунный свет.

В тишине Ник слышал только свои неровные вдохи и буханье крови в ушах. Хитиновый хребет медленно светлел и сужался, появились трогательные позвонки и копна русых волос, закрывшая лицо.

— Капитан? — безголосо позвал Ник.
— Думаю, теперь вы можете звать меня Шон, раз уж так все сложилось, — отозвался Ренард, выползая из-под трупа.

На груди у него алели жуткие полосы, словно состоящие из множества неровных проколов, кровь расчертила кожу полосками. Капитан равнодушно провел рукой, растирая красное по животу. Ник смотрел в его совершенно невозмутимое лицо и отчаянно хотел спросить, видел ли он тварь, с которой боролся. Сердце в груди словно заменили железным шаром.

— Ник, — в голосе капитана было слишком много беспокойства.
— 911, — ответил Бёркхардтт, но не услышал себя, слева опять рвануло болью, обернувшейся темнотой.

* * *

— Нет, спасибо, — монотонно твердил кому-то Ренард. — Со мной все в порядке, я обращусь к своему врачу.
Другой голос, незнакомый и явно женский, что-то сумбурно лепетал.
Нику было хорошо и совсем не больно.

— Пришли в себя? — спросили у него над ухом негромко и весело. — Вот и славно, так и знайте, даже если у вас полк прикормленных семейных врачей с адвокатом в придачу, вам все равно придется поехать с нами в больницу и хорошенько там поваляться.

— Ладно, — пока у Ника получалось только хрипеть. — Никакого полка, только один ветеринар, но она возражать не будет.
— Вот и славно, — повторил тот же веселый голос. — Поехали.
Ника подхватило и понесло, как по волнам, вокруг плескались слова, не достигая его сознания. Кто-то с кем-то ругался, ходили люди, много людей. Он пошевелил рукой — судя по всему, его успели одеть.

— Ник, — голос капитана вполз в ухо ядовитым клещом и застрял там. Нику хотелось спать и увидеть Джульетту. Можно — увидеть Джульетту во сне. А перед открытыми с таким трудом глазами маячил капитан — тоже одетый, на лице привычная уверенность с легким налетом беспокойства, потемневшие глаза. Он говорил что-то, Ник видел движение губ, а потом потянулся к Бёркхардтту. Протянутая широкая ладонь, похожая на неизведанную карту, была последним, что запомнил Ник.

* * *

— Ну вот смотри, — говорил Монро Нику. — Мы везены. Но еще и люди. И везены. Если в природе представители разных видов не спариваются, то мы, как люди — можем.
— Я понял, — сказал Ник, морщась. Слева все еще болело. Джульетта тряслась над ним, как над хрустальным. Еле к Монро отпустила. Собирала в путь, как Красную Шапочку в гости к бабушке.
И теперь Эдди тянул из фарфоровой чашки нечто отвратительного желтого цвета с чудовищным медицинским запахом и названием «Зеленый чай с жасмином».

— Ну вот, например, мы с Рози, — Монро запнулся. Ник с интересом следил за расцветающими на его лице красными пятнами.
— Если у нас будут дети, они могут оказаться как пожирателями, так и рыжехвостами. Или просто людьми, но это случается, крайне, очень-очень-очень редко.
На последнем «очень» Эдди даже запнулся.
— Если же нам совсем не повезет, у нас родится ребенок и пожиратель, и рыжехвост одновременно, или не то и не другое, а что-то свое, новое. Вероятней всего, конечно, он или умрет в младенчестве, или окажется психически неполноценным.
Монро говорил все это вполне равнодушно.

— Но это везены-животные. У везенов-насекомых все куда сложней. Во-первых, такие как мы, пожиратели, скажем, могут жить и без человеческой… плоти.
Эдди нервно глотнул чая.
— А насекомым это чаще всего необходимо. Редко, но метко.
— Для чего же? — Нику все это было очень интересно.
— Для сохранения жизни, например, или молодости.
Эдди покачал чашкой, чай плеснул золотом.

— Она была… исключением во всех смыслах. Везен нового вида, с психическими проблемами, как это чаще всего и бывает. Изначально обреченная. И как столько прожила?
В некоторых вопросах Монро проявлял вполне себе равнодушную жестокость.
— Все равно не понимаю, чего она хотела? Не похоже, чтобы молодости.
— Размножиться она хотела, вот что, — ответил Эдди и хищно оскалился.

У Ника опять закололо в боку:
— Давай уже свое зелье.
Радостный Монро вскочил козликом и начал подробнейше рассказывать о составе. Ник слушал вполуха — чувствовать себя никчемной развалиной было невыносимо.

* * *

Все было белое, вокруг бродили ангелы. Некоторые были знакомые — Бёркхардт посмеялся б над белоснежным Хэнком, но сил не было совершенно. Монро со своими кроткими карими глазами походил на пророка. Ну и что, что говорил он преимущественно об оружии и рыжехвостах — зато страстно, как на настоящей проповеди. Ангел-Джульетта улыбалась и плакала.

Ник дремал в окружении нежной зимы. Острые снежинки кололись время от времени, и он погружался в сон.

А потом пришли они, чернильные пятна. Над пингвиньими нарядами реяли бледные лица неуловимой схожести, как у двойняшек, и даже зима не могла размыть черные острые локти. К тому времени Ник уже мог думать, путано и невпопад, но все-таки.

Эти двое начали выспрашивать про операцию, Бёркхардт охотно отвечал.
— А потом, — бормотал заплетающимся языком Ник, — капитан погладил меня по коленке. Женщина непробиваемо молчала, мужчина обильно потел и дергался, словно детектив тыкал его острым в уязвимые места.

— И поцеловал, — продолжал Ник. Все постепенно выцветало, черные костюмы превращались в чернильные пятна из теста Роршаха. Детектив уже не слышал своих слов, над ухом тонко запищало. Ник с облегчением подумал, что это просто такой чумной сон, и пора на работу — он сейчас встанет, и выключит уже этот надоевший будильник, пойдет умываться…

Где-то на периферии захлопало крыльями, и очередной ангел, кудахча, выставил пингвинов вон. В вену ужалило, и Ник снова провалился в белое.
А вот представить в белом капитана у Бёркхардта не получалось категорически.

— Как вы, Ник? — спросил Ренард, детектив близко-близко увидел посветлевшие и словно бы обеспокоенные глаза. Белизна внезапно пропала, как не было. Вместо снега — обычная больничная палата со светлыми стенами, какой-то наивный пейзажик на стене.

— Нормально, — ответил вырванный у зимы Ник. Растерянный и слабый.
— Хорошо, — капитан откинулся на спинку стула. — Вам придется написать отчет. Все, что помните.

Палата продолжала темнеть, словно капитан не только прогнал свет, но и принес собой тени. Не ангел, но принц Ада. Мысли у детектива отчаянно путались.
— Вы видели нападавшую? — дезориентированный Ник по накрепко вбитой привычке спросил главное.
— А вы? — впервые ответил вопросом на вопрос капитан. — Я, конечно, понимаю — в гостиной было темно…

Ник тоже все понимал. Дополнительные объяснения не требовались.
— Да, конечно, — ответил он. — Девушка, русоволосая. Я ее только со спины и видел.
— Напишите все, что помните — помолчав, настойчиво попросил капитан.
«. . Так лучше, — несколько путано думал Ник. — Никакого компромата — гостиная, засада, все одетые…»

Об остальном капитан явно позаботился. Капитану можно было доверять.
Бёркхардту казалось, что он только моргнул, но когда он снова открыл глаза, свет из палаты исчез совершенно, осенние жидкие сумерки густо разбавила темнота, тени струились по полу, липли к ботинкам капитана.

Все вокруг словно вымерло — никто не бегал за перегородкой, не стучался, не заходил, не трогал бесцеремонно и по-хозяйски.
Ник отчаянно зяб под тонким больничным одеялом, коловшимся даже сквозь пододеяльник. Только руке было тепло и тяжело.

Капитан сидел, низко склонившись к нему, словно вынырнувший из гладкой тени, смотрел внимательно больными, светлыми глазами, и осторожно гладил его кисть. Словно рисовал какой-то повторяющийся орнамент.
В уши Нику лилось почти неслышное гудение, густое, как мед. Стрелки на настенных часах застыли, как залипли.

В больнице Ника оставили все желания. Он потихоньку дрейфовал в молочной белизне, убаюканный веселыми уколами, и ничто не побуждало его потянуться за пределы облюбованной пустоты.

А сейчас он смотрел на капитана, и совершенно странное, но невыносимо жгучее желание ело его нервы. Ему хотелось запустить пальцы Шону в волосы — коротко подстриженные, но все равно вьющиеся аккуратными волнами. Запустить и погладить, провести до затылка, прикоснуться за ушами…

Сил не хватало, золотой гул усыплял, Ника вдавило в матрас, внезапно запахло летом и лугом, закрытые веки расцвели красным, словно солнце светило детективу прямо в глаза.
Сердце набухло алой почкой и вдруг пустило росток, пробив Нику грудь. Дышать сразу стало легче, и он впервые за всю прошедшую неделю уснул спокойным, легким сном.

* * *

Маленький толстенький бородач, оказавшийся никовым лечащим врачом, а вовсе не апостолом Петром, долго поздравлял его с поправкой и ушел сияющий.

Успокоенный врачом Хэнк наконец-то разорился на объяснения. Дело этой убийцы было как черная дыра, некая невероятная аномалия. Был труп, было логово с вещами жертв, был Ник с найденным в крови неизвестным токсином природного происхождения. Хэнк говорил, что Ник оказался обязан жизнью исключительно капитану, предварительно намудрившему что-то со своей навороченной сплит-системой. Ренард превратил ее чуть ли не в производственную вытяжку, и та не подвела — вытянула газ из воздуха за считанные секунды, иначе быть Нику молодым и красивым покойником.

Ник, держась за болящий бок, с хохотом признавался в вечной любви к кондиционерам.
Для торжества бюрократической справедливости не хватало сущей безделицы — орудия убийства, баллона, из которого распыляли газ, и способа, которым убийца проскользнула в дом, напичканный охранными системами до полного отсутствия белых пятен вне квартир.

— Я был там, — говорил страшно нервничающий Хэнк. — Три машины прикрытия, консьерж, единственный вход. Единственный! Даже лифт для персонала поднимается из этого холла. Мы ничего не заметили, понимаешь? Ничего! Скорая помощь приехала раньше, чем мы к вам добрались. Я эту девицу тогда на полу впервые увидел. Телепортировалась она что ли?
Ник успокаивал друга как умел. Тяжелая боль наконец отпустила, он чувствовал слабость и свободу.

Отчет пришлось писать прямо на коленке. Хэнк заглядывал через плечо, делал круглые глаза и на каждый абзац говорил «Да ты че!» и ««Ничего себе!», щедро матерясь в перерывах.
Через два дня Бёркхардта наконец-то выписали домой.

* * *

Давным-давно, еще в начале прошлого века, прадедушка Рози привез всю свою многочисленную семью в Портленд — ради процветания и новых охотничьих угодий. Вырванные из привычного сухого и жаркого климата, женщины вяли одна за другой. А вот дети достаточно быстро приспособились. Из старшего поколения осталась только прабабушка — тощая, паленая кошка с полубезумным взглядом.

Рози не понимала, что она говорит — в редкие приезды та пела на своем странном, забытом языке, и отец ругался с ней, осторожно и уважительно, доказывая право своих детей на новую жизнь.

Когда Рози исполнилось 13, их с братом на все лето отправили к бабушке. Та жила в маленьком душном домике, полном странных травяных запахов и чуждых страшных вещей. Бабушка улыбалась детям, кормила их традиционными приторными сладостями, поила терпкими настоями и совсем не запрещала играть.

А потом, когда сладкий яркий день гас, и в сливовый маленький садик заползал сырой туман, бабушка приходила нашептывать Рози легенды, еще более кровавые и страшные, чем многочисленные сказки про Гриммов.

Рози пряталась под слишком жаркое одеяло, бабушка, такая легкая, что матрас почти не прогибался под ней, садилась с краю и начинала рассказывать. Все слова ее были как медленный яд, разъедающий сны. Рози тряслась и слушала — про принцев крови, про везенов.

— А еще были изначальные, — говорила бабушка, мерно похлопывая по покрывалу, словно отбивая ритм. — То, чем мы должны были быть и не стали. Человек и везен, слитые воедино. Каждый осознающий самого себя, другого и их обоих вместе. Ни один не способный жить отдельно, соединенные Творцом.

Бабушка, спотыкаясь на незнакомых словах, нежно называла их «сороконожки». Ночь за ночью Рози слушала о везенах, безглазых и безротых, покрытых хитином, ревностно оберегающих свою нежную, уязвимую человеческую половину, погружающихся в спячку на века, чтобы потом проснуться и выйти на охоту.

— И никто не уходил живым, — говорила, склоняясь, бабушка. Рози видела только темные блестящие глаза, подведенные сурьмой, как у мамы, и белоснежные зубы, ее морозило под теплым одеялом.

— Жил-был праведник, — рассказывала бабушка. — И был он уважаемый человек, и посвятил он свою жизнь Богу, и не любил кроме него никого, но вместе с ним — весь мир. И однажды утром нашли праведника съеденным, и море крови было вокруг, женские следы и живой младенец. Родственники человека, погоревав, взяли младенца на воспитание. Много гадких слухов потом витало по городу. Когда девочке исполнилось шестнадцать — города не стало.

— И был другой город, и жил в городе другой человек, и любил он жену свою любовью столь сильной, что осуждаем был другими…
— И города вновь не стало? — спрашивала Рози с закрытыми глазами. Под веками было красно, как от разлившейся крови.

— Да, — улыбка в бабушкином голосе резала, словно нож. — Ибо везенская половина жаждала крови и мяса и была неразборчива, но человеческая алкала единственное, чего не могла взять у другой — любви, столь горячей, чтобы согреться…

И Рози уплывала в мутный и душный сон. С каждым днем ей становилось все хуже.
В конце концов, отец забрал их на месяц раньше срока, и прекратил общаться с бабушкой. Оказалось, все это время она потихоньку травила их с братом отварами, вырабатывая устойчивость к ядам.

Потом много лет Рози снились хитинистые сороконожки и кровь, заливающая ноги.
Сейчас у Рози все хорошо — у нее есть Эдди, смешной потрошитель, храбрый и бережный, есть защитник-Гримм и аптека, приносящая недурную прибыль.

Рози смотрит на свое желтоглазое отражение в зеркале, идущее рябью. Она точно знает, с кем встретился Гримм, и впервые за последние 10 лет ей страшно, так страшно, как не было с того памятного душного лета, полного кровавых сказок и отравленного ядами.

У везенов тоже развита интуиция, в животе противно трясется, от ощущения опасности кружится голова. По-настоящему Рози волнует только один вопрос: в ком расцвела любовь столь убийственная, всепоглощающая, та, которая даже спящую «сороконожку» смогла поднять из векового сна.

На самом деле, ей не хочется знать ответ. Рози достаточно того, что город за окнами все еще существует.

* * *

Капитану Ренарду никто не рассказывал о древних чудовищах, кровавые легенды он привык препарировать, с ювелирной точностью отделяя крупицы правды от разлитого болота лжи.
В его город пришел везен — неизвестный, неконтролируемый, опасный, и, следовательно, подлежащий уничтожению. Ренард справился с ним на удивление легко.

Под окнами ждали бесполезные машины прикрытия; по логике вещей — раз уж убийца накинулась на него, а не на Ника — тому могла потребоваться помощь. Гримм валялся на полу и дышал с явным усилием. Следовало торопиться. Капитан первым делом бережно одел Ника и отволок на диван в гостиную, убийцу аккуратно разложил на полу, строго следя за достоверностью позы. Привел в порядок спальню, перевернул двухсторонний ковер на чистую сторону, спрятав кровавые пятна на изнанке, надел брюки.

Когда Ренард вернулся в гостиную, Гримм уже не дышал. Капитан с легким сожалением глядел в неожиданно красивое, восковое лицо, похожее на лики католических ангелов. К приступу страха он оказался не готов. В висках застучало, взмокла спина. Ренард попытался сглотнуть — и не смог, в горло словно вставили железного ежа. Наверное, именно так чувствуют себя заложники с пистолетным дулом меж лопаток, на шаг от смерти. Шон с усилием вздохнул, раз, другой, вытер трясущейся рукой мокрый лоб — та противно залоснилась в приглушенном свете.

Следом за страхом так же неожиданно пришла боль. Ужасная, ослепительная, небывалая — за мгновение этой боли капитан познал недоступную прежде его разуму бесконечность. Его словно вскрыли, отворив грудную клетку, и продолжили выворачивать наизнанку, дробя кости и сознание. Наконец, боль раскрылась обжигающим огненным цветком, и в сердцевине его был Ник Бёркхардт.

Капитан пришел в себя от каких-то странных звуков: над ухом скорбяще, безнадежно выли глухим задыхающимся голосом. Только всухую сглотнув сорванным горлом, капитан осознал, что выл он сам. Щеки были горячие и мокрые, на губах осела соль. Ренард провел рукой по лицу и вдруг понял, что плакал. На коленях у него лежала голова Ника, все лицо его было закапано кровью, кое-где разбавленной слезами. А еще детектив дышал. Тихо, почти незаметно. Капитан совершенно не помнил, что он делал все это время.

Ренард воровато отер Нику лицо. Если судить по часам — прошло ровно три минуты. На полу валялся телефон, последним вызовом мигал «911». Звонка капитан тоже не помнил. В оконном стекле отражался совершенно незнакомый Шону человек — полуголый, бледный, с совершенно обезумевшим, слепым лицом и глазами, словно состоящими из сплошных зрачков.
Все закончилось так же внезапно, как и началось, и было каким-то образом связано с тем, что с начала Гримм был мертвый, а потом задышал.

Дрожь постепенно унялась. Капитан осторожно встал с дивана, перекатил голову Ника на подушку и пошел открывать — в дверь давно уже колотили и орали всполошенным голосом Ву: «Мы сейчас, капитан! Мы уже на помощь!»

* * *

Капитану не снились сны — разве что пророческие, и то крайне редко. По вечерам он ложился в кровать, как робот в коробку, и выключался ровно на 6 часов, чтобы с утра проснуться за 3 минуты до звонка будильника, встать и успешно профункционировать положенное время.
За пять дней, проведенных Бёркхардтом в больнице, жизнь капитана неумолимо поменялась. Он просыпался за положенные три минуты до звонка, открывал глаза — на соседней подушке, в белом объятии крахмальных простыней лежал Ник — теплый, словно облитый солнечным светом, и улыбался, подложив под голову локоть, и грел ступни у капитана на бедре. Ренард моргал, и все исчезало — простыни пахли дорогим кондиционером, ковер вычистили в надежной химчистке, вещи капитана, в которых он был в тот вечер, были давным-давно выстираны и поглажены.

Ренард вставал и шел принимать душ.
Все присушивающие и приворотные зелья он проверил в первые же сутки по горячим следам. Ничего. Токсин же был только в никовой крови.

В тишине кабинета капитан пересчитывал доступные ему синонимы слова «любовь»: одержимость, страсть, похоть и пожизненный долг. Уравнение никак не хотело складываться.
Обеспокоенный Ву, первым ворвавшийся в квартиру и видевший состояние капитана, целую неделю поил того вместо привычного кофе какими-то укрепляющими чаями. Ренард был не в силах сопротивляться.

Он чувствовал себя так, словно лег спать человеком, сложным, многослойным, а проснулся веселым зелененьким заборчиком с размашистой глубокой надписью во всю ширину — «Шон+Ник=Любовь».

До возвращения детектива на работу оставалась целая неделя.

* * *

К выходу на работу Ник начал готовиться загодя. Понятно, что Хэнк будет молчать об отчете как партизан, но остальным и слухов хватит за глаза. Ву, этот человек-фонтан, побывавший в квартире у капитана, наверняка уже просветил все отделение. В подробностях. Бёркхардт готовился к длительной травле.

Когда Ник вошел в родной отдел, все вокруг сначала примолкло, а потом зашумело с утроенной силой. Десять шагов до стола превратились вдруг в непреодолимое препятствие. Детективу говорили «привет», «рад, что выздоровел», «опять на работу, ага?». Бёркхардт знал этих людей не первый год — гиены алкали крови.

Хэнк торчал рядом со столом как финишная ленточка, на лице его все явственней проступало растерянное сочувствие.

— Чувак, — забормотал Хэнк, как только Ник дополз-таки до стола. — Я никому ни полслова.
— Знаю, — мрачно ответил Бёркхардт. К нему направлялась, сияя, его личная Немезида в лице сержанта Ву. Ник понял, что ни двумя неделями, ни полугодом травли дело не ограничиться.
— Ник! — вскричал сияющий Ву.

— Сержант Ву, — холодно отозвался у него из-за спины капитан Ренард.
Отдел сковало ледяной тишиной.
— Отчеты, Ву, — ласково сказал капитан. Взгляд его за это время стал еще пронзительней. Несчастного Ву, судя по всему, прошило навылет.
— Кофе, Ву, — добавил капитан тем же тоном. Погрустневшему сержанту и ответить-то было нечего.
— Бёркхардт, ко мне с отчетом через пятнадцать минут.

И капитан, как всегда с безупречной осанкой, затянутый в свеженький светлый костюм, ровным шагом прошел к кабинету, рассекая замороженное пространство.
По отделу пронесся тихий облегченный вздох, и Ник вдруг с удивлением понял, что травли, похоже, не будет.

— Как-то он похудел, что ли? — задумчиво сказал Хэнк.
— Это я похудел, — ответил непривычно дерганый Ву. — Я! А капитан просто улучшил форму.
И сбежал к кофе-машине за утешением.

— Ты знаешь, — заметил Хэнк. — Капитан действительно как-то изменился. Страшный какой-то стал, как бомба замедленного действия. Кажется, приложись ухом и услышишь тиканье… Ты чего?

Покрасневший детектив Бёркхардт представил, как он прикладывается ухом к капитану, чтобы услышать тиканье.
Пятнадцать минут истекли на удивление быстро.

* * *

Капитан за рабочим столом выглядел как всегда: прижизненным памятником самому себе.
— Я понимаю, — сказал Ренард, — что вы находились не в том состоянии, чтобы писать отчеты. Посмотрите, пожалуйста. Исправьте.

И улыбнулся. Слегка выбитый этой улыбкой из колеи, Ник начал проверять отчет прямо в кабинете начальства. Капитан не торопил его, и Бёркхардт со временем вообще перестал ощущать его присутствие. Привычный шум отдела отрезала перегородка, в комнате было светло и тихо, слегка пахло пылью. Ник, чувствуя себя на удивление спокойно, черкал в отчете.

Капитан остановившимся взглядом смотрел ему в макушку. За это время Шон во всем объеме познал сакральный смысл закона сохранения энергии. Ничего не берется из ниоткуда. У капитана всегда была избирательная память — все ненужное моментально предавалось забвению. Исчезал сержант Ву, две секунды назад захлопнувший дверь, забывалась речь мэра, об Адалинд он помнил только, что та — на редкость проблемная блондинка и ведьма в придачу.
Детектива Бёркхардта капитан не забывал никогда. Перебирая воспоминания, желая найти источник пожирающей его заразы, Ренард вдруг понял, что помнит о Нике абсолютно все: и дурацкий коричневый свитер, и любовь к пончикам, и каждый отчет — с точностью до слова. За это время детектив успел стать его личным якорем памяти.

— … Убийство полгода назад, — говорил Ву, — неужели не помните? Два трупа, жестокая поножовщина.

Капитан хмурился и тщетно рылся в памяти. А потом перед глазами вдруг появлялся Ник — улыбающийся, с букетом цветов: у них с Джульеттой была какая-то дата, и цветы целый день простояли в бутылке с водой. А после обеда как раз и произошло то убийство.
Все воспоминания капитана были завязаны на Ника Бёркхардта — личное проклятие, точку опоры, систему координат, его... кого?

То, что его не присушили и не прокляли, для Ренарда было слабым утешением на фоне происходящей катастрофы. Капитан подходил для любви приблизительно так же, как конторский шкаф, или компьютер, или камень на улице. Он всегда был уверен в торжестве рациональности над эмоциями, и вдруг с удивлением понял, что все это время яд — недиагностируемый и неощутимый — потихоньку подтачивал его изнутри.

Боже мой! Капитан отдела полиции — что за карьера для принца! Он мог бы уже сидеть на самом верху, или стоять в тени за троном, а вместо этого Ренард методично сколотил вокруг себя отдел — проверенных, надежных трудоголиков, и день за днем продирался сквозь убийства, отчеты и пресс-конференции, светлея в редкие минуты общения с Бёркхардтом.

Капитан устало потер лицо — он был обречен. Давным-давно ледяная его броня потрескалась, и не хватало лишь малости, чтобы она разлетелась вдребезги. Такой малости, как смерть детектива Бёркхардта. Если б капитан мог вернуться, отмотать эти две недели назад — он сделал бы что угодно, выбрал бы еще двоих смертников, устроил бы настоящую везеновскую засаду или ночь длинных кинжалов, лишь бы вернуть назад свое незнание.

Но часы продолжали неумолимо отщелкивать секунды, детектив сосредоточенно что-то бурчал себе под нос и с остервенением черкал в отчете.

Капитан все смотрел на Ника, и в груди его расцветало невыносимое, неизведанное ранее абсолютное, ослепляющее счастье. Совершенно иррациональное — как любовь волка к капкану, впившемуся в лапу. В груди стало тепло и больно.

А ничего не подозревающий детектив грыз ручку и думал, что отчет все равно придется переписывать, что капитан какой-то странный и надо бы сходить на барбекю, пока погода хорошая, а не надвигающаяся стылая слякоть, и можно пригласить Монро с Рози и свекольной колбасой, и Хэнка с очередной будущей женой…

Ник был как ребенок, играющий на песке в тени надвигающейся цунами.
Лед полопался, атомная бомба проснулась. На Портленд и конкретно детектива Бёркхардта со всей неотвратимостью надвигалась ядерная весна капитана Шона Ренарда.

URL записи

@темы: слэш, фанфик, Шон Ренард, Ник Беркхардт, PG-13, романс